Предупреждение Эмблера - Страница 90

— Вы показали нам, что великие империи строятся по единой модели. В шестнадцатом веке во главе Оттоманской империи стоял величайший из султанов, Сулейман Великолепный, человек, приверженный базовым принципам справедливости, равенства перед законом и свободной торговли. Вы доказывали, что восточные империи всегда представляли особую угрозу для Запада, когда шли по пути внутренней либерализации.

— Очень многие оказались не способны разобрать письмена на стенах. Особенно когда это китайские письмена.

— И еще вы объясняли тем полусонным мальчишкам, что на протяжении последних столетий Китай, Срединное Царство, никогда не угрожал западной гегемонии, хотя, в принципе, мог быть его величайшим противником. Председатель Мао оказался на деле бумажным тигром. Чем тоталитарнее режим в Китае, тем более он осторожен, тем менее агрессивен вовне. Сильный материал. И подан он был сильно. Кто поумнее, те уже больше не спали. Помню, у меня самой мурашки побежали по спине, когда я поняла, что за этим стоит.

— И тем не менее кое-что не меняется. Ваши коллеги в Государственном департаменте до сих пор отказываются признавать очевидное: что Китай, восприняв западные методы управления, превратился в серьезную угрозу, как экономическую, так и военную. У китайского Председателя приятное лицо, и оно мешает нашим правителям видеть реальность: что он, как никто другой, способен разбудить спящего дракона. — Профессор взглянул на часы, тонкий, элегантный шедевр «Филип Патэ». Уитфилд заметила, что они показывают не только парижское, но также пекинское и восточное поясное время.

— Даже в те годы, когда я была студенткой, вы понимали то, чего не понимал никто другой. Семинар по международным отношениям на первом курсе... я словно прозрела.

— Да, ко мне записалось пятьдесят человек, но я принял только двенадцать.

— Я, наверно, даже не была самой умной.

— Нет, не были, — согласился он. — Но вы были самой... способной.

Эллен Уитфилд вспомнила первый день семинара. Профессор Палмер говорил о том, каким представлялся мир британскому премьер-министру Бенджамину Дизраэли в конце девятнадцатого века. Дизраэли считал Британскую империю несокрушимой силой, а ее военно-морской флот основой наступающего Pax Britannica. Наступающий век должен был стать веком английского господства. Но прошло всего лишь несколько десятилетий, и Англия опустилась в разряд второстепенных держав. Профессор Палмер сравнивал произошедшую на глазах одного поколения трансформацию с превращением Римской империи в Италию.

Двадцатый век стал веком Америки. Ее промышленное и экономическое превосходство после Второй мировой войны не вызывало сомнений и никем не оспаривалось, а созданный через размещение военных баз сложный механизм военного влияния позволял держать под контролем самые удаленные уголки земного шара. Но, предупредил Палмер, было бы ошибкой полагать, что и следующее столетие по праву принадлежит Америке. В действительности, указал он, если Срединное Царство пробудится от спячки и поднимется в полный рост, двадцать первый век останется за ним; центр глобального превосходства может сместиться на восток. А инструментом укрепления Китая и ускорения его возвышения может стать именно политика «конструктивного сотрудничества».

Подобно Марксу, который, наблюдая французских социалистов, заявил, что не считает себя «марксистом», Палмер однажды тоже признался, что не является «пальмеритом». Он неодобрительно относился к тем, кто, вульгарно интерпретируя его идеи, пропагандировал историческую неизбежность. Метод Палмера позволял совместить долгосрочную историю — историю протянувшихся на столетия эпох — с микроисторией. Его учение не могло быть сведено к лозунгам, формулам и призывам. Но главное — в истории нет ничего неизбежного. Принять исторический детерминизм означало бы обречь себя на пассивное созерцание. Мировая история, всегда говорил он, это история человеческих деяний. Именно поступки людей и делают историю, наполняют историческое пространство.

Появившийся у двери слуга негромко откашлялся.

— Профессор Палмер, для вас сообщение.

Палмер повернулся к гостье.

— Извините, но я вынужден ненадолго вас оставить.

Он исчез в конце длинного коридора, а когда вернулся несколько минут спустя, глаза его возбужденно блестели.

— Все становится на свои места. Давление поднимается.

— Понимаю.

— Как насчет Таркина?

— С ним никаких проблем.

— А его спутница... на этом фронте все в порядке?

— Ни малейших причин для беспокойства. Мы все держим под контролем.

— Хочу лишь напомнить, что у нас остается семьдесят два часа. Каждый должен четко сыграть свою роль.

— Пока, — заверила Уитфилд, — никаких сбоев нет. Все играют по плану.

— Включая Таркина? — уточнил Палмер.

Заместитель госсекретаря кивнула и позволила себе улыбнуться.

— Включая Таркина.

* * *

Глядя прямо перед собой, как и полагается человеку, у которого на счету каждая минута, Эмблер торопливо вышел из дома № 2 по улице Сен-Флорентен. Впрочем, особенно притворяться не пришлось — у него действительно не было времени. Выйдя из консульства, он сбавил шаг, принял вид беззаботного прохожего и, оставив позади элегантные особняки с сияющими витринами, повернул от площади Согласия на улицу Сен-Оноре.

Опытный оперативник полагается не только на глаза, но и на уши. Меняя скорость движения, он вслушивается в шаги за спиной, улавливая малейшие отступления от привычного ритма.

Не пройдя и сотни ярдов, Эмблер понял — у него появился «хвост». Кто-то шел за ним. Смущал лишь ритм шагов — преследователь, похоже, даже не пытался замаскироваться. Оперативник прислушался: шаги, быстрые и мелкие, сопровождались легким посапыванием, свидетельствовавшим о незавидном физическом состоянии.